Последнее время я замечаю в своей жизни странную несостыковочку. Вроде как жизнь моя, но распределяют мое время теперь другие люди, а я лишь соглашаюсь, или отказываюсь. Могла бы отказываться, возможно, но стараюсь этого не делать. В итоге получается формулировка о том, что "меня хотят", иногда даже одновременно, и я начинаю путаться с тем, как бы мне все мирно разрешить, говорю глупости, не понимаю окружающих меня людей. Например, вчера мне казалось, что меня хотят одновременно и девочки, и Леша. Хм. Сначала я созвонилась с Лешей несколько дней назад. Сеня еще был здесь, он тут у меня жил с неделю, тоже не особо спрашивая у меня, хочу я этого или нет. Говорила с Лешей, пыталась найти место, где мне было бы комфортно. В комнате Сеня то и дело включал какие-нибудь видеозаписи, пусть даже и тихо, потому что я перед звонком попросила выключить, но все же это сильно мешает, если пытаться слушать стихи. А Леша именно это и делал, он читал мне стихи. Два длинных стихотворения Бродского, оба я потом перечитала, когда он мне прислал на почту, Томаса Элиота, много разговоров, причем во многом смахивающих на, кажется, уже давно забытый мною жанр споров. Мне казалось, что я разучилась, расхотела, мне это больше не нужно, но на некоторое подобие Леша меня все-таки вызывает. В мелочах в повседневной жизни замечаю, тоже совсем недавно начала, что эта тяга к спорам во мне осталась, и, наверное, останется навсегда, никуда не денется. Дима говорит: "есть у меня еще один такой друг, вы, наверное, поладите. Ты все время споришь, что бы я ни сказал", все отрицаю, говорю обратное. Вспоминаю, как спросила его о любимых цветах. Он ответил: красный и черный, и я долго объясняла ему, почему эти цвета и их сочетание - самое банальное, что только можно придумать, что такое не банальное сочетание, и почему банальность мне так не нравится. Это было в электричке, когда мы ехали гулять. Хм. Я все время скачу от одного фрагмента к другому, от одного человека или мысли, к другому. И никак не могу это контролировать. А потом останавливаюсь, вспоминаю, что о чем-то, кажется, пыталась рассказать, и теряюсь, как бы теперь вернуться к потерянной нити повествования. Беда. Я уходила из комнаты на кухню, но там была Тоня, приходила мама, что-то спрашивала, я уходила в коридор и сидела там, слушала, старалась быть внимательной. Кажется, мы созванивались еще, и уже в другой раз он позвал меня на воскресный семинар в библиотеке Достоевского, как раз по Томасу Элиоту, которого он мне прочитал и заинтересовал. Сам текст Леша прислал на почту только в субботу вечером. Я нашла полный текст в интернете, потому что на семинаре для разбора был выбран только небольшой отрывок. А я ведь любопытная. Включила диктофон, чтобы прислать Мариночке потом, стала читать. Десяток-полтора строчек, пауза, чтобы перечитать и получше понять прочитанное, снова пуск, снова десяток-полтора строчек и снова пауза на перечтение и осмысление. Записала сорок минут, и тут в квартиру позвонили. В подъезде стояли два полицейских, сказали, что из соседней квартиры звонили и бросили трубку, потом - что оттуда кто-то просит о помощи. Мама стала объяснять полицейским, что сосед запойный, что, так то он нормальный мужик, только когда пьет перестает быть самим собой. Через пару минут пришла женщина в домашней одежде, судя по всему, вылезла через окно. Еще через пару минут пришел с улицы ее сын, Максим, шестнадцатилетний парень, которого я несколько раз звала на кальян, пересекалась в подъезде или у дома, немного общались. Мама ушла обратно в свою комнату, дальше болтать с Сонькой по скайпу, потом сказала, что они говорили обо всей этой ситуации. А я не могла просто взять и вернуться к поэзии. Писала смски Максиму с вопросами, нужна ли какая помощь? Его мама звонила и стучала в дверь, кричала, просила пустить одеться или дать одежду, хоть из окна скинуть. В итоге сосед скинул из окна одежду, сумки, сапоги. Я сидела на кухне на подоконнике, с выключенным светом и приоткрытым окном. Видела, как женщина села в машину с полицейскими и уехала. Вышла в подъезд к Максиму, покурила с ним (надо завязывать с этими попытками исключений, а то увлекусь и опять начну курить. Не хочу), поговорили немного о том, что сейчас в жизни происходит. Мама выходила, спрашивала что-то. Предлагала зайти к нам, посидеть у меня, пока его мама не вернется. Сказал, что у нее нет с собой телефона, и лучше он подождет в подъезде. Предлагала посидеть с ним, но он сказал, что предпочитает одиночество. Сосед заходил только что, с трудом заплетающимся языком выговаривая звуки, опираясь на стену, сказал "дверь", видимо, в этот раз они заперлись сами. У той женщины синяки, он ее побил тогда, и не в первый раз. Мама ответила, что ничем не может помочь, и что ему сначала нужно протрезветь. Разобрать почти невозможно было, но, кажется, он сказал "не надо протрезветь", а надо, судя по всему, опять "дверь", и неясный жест в сторону его квартиры. Мама сказала, что сочувствует ему, когда закрыла дверь, потому что у него уже почти нет шансов. И что алкоголикам и наркоманам хуже, чем тем, кто с ними живет. Последующий час я смотрела с мамой ее сериал про гениального детектива с целым списком всевозможных фобий. Я выходила в подъезд, но не нашла там Максима. Видела, как подъехала полицейская машина и в квартиру зашли двое полицейских с его мамой. В начале первого он отписался, что он дома. Только после этого я легла спать. Глупо с моей стороны, меня все это вообще не касается, а я там стояла, у двери, смотрела в глазок, переживала немного, дергалась, хотела чем-то помочь. И стояла бы дальше, если бы Максим не сказал мне уйти.

На следующее утро я обещала Марине приехать на историю религий к Негрееву. Это возможность увидеться с моей любимой девочкой, поэтому, конечно, я приехала. Только вот не вижу в этом собственных решений, ни капли. Накануне я узнала, что Анечка тоже приедет, и что они думали, что я пойду гулять с ними. Было неловко, хотелось всем угодить, категорически не хотелось никого обижать, но все равно обидела формулировками, когда пыталась убедить скорее себя, чем их, в том, что я там вовсе не обязательна, что им будет хорошо и вдвоем. Их отношения, вернее уже дружба, уже давно развивается совершенно без моего в этом участия, и я запоздало это осознаю. Утром, на паре, или перед ней, не помню точно, Марина сказала, что у меня в посте единственным человеком, с которым я могу увидеться, в какой-то там ситуации, оказывается только Анечка. Кажется, Марину это задело, а я уже и не помню, почему написала так, и где писала. Вероятней всего, потому что Марина больше похожа на Олю по общению, чем на Аню. Хотя я и знаю, что более чем хорошее отношение взаимно, а иногда ее сложно понять, нужно быть внимательной и нельзя расслабляться. А бывают моменты, когда общение с кем бы то ни было, с кем нельзя расслабиться до конца, противопоказано. Тогда такой человек только один. Причем потом Марина сказала, что и для нее тоже это Анечка, человек, с которым всегда легко. Идеальный гномик. Возможно, это уже задело меня. Хотя. Черт его разберет. Со мной, и правда, не просто. И, наверное, нельзя расслабиться. Хей, а у Ани тогда есть такой человек, с которым можно было бы расслабиться и ничего не бояться, нигде не напрягаться? (А вдруг это не я?) Ладно, это так, утрирование пустоты. Привычка выписывать все, что приходит в голову, даже самое мелкое, если оказывается тут, в моей черепной коробке, в тот момент, когда пальцы практикуются в скорости считывания текста из прямого потока сознания. Ммм. Нет, все-таки скорее косого. Какое-то идиотское соревнование у меня в голове получается, о том, кто кому больше друг. ДРУГ. Все. Этого достаточно, большего не надо.

Еще накануне Генрих написал мне о том, что закончился его период ожидания, и отношения с девушкой все-таки закончились. Еще одна причина, по которой я не ложилась спать: ждала поста от него, а на следующий день пообещала себе созвониться с ним. Думала, когда это будет возможно, и решила, что есть только один вариант: пропустить испанский. Села на скамеечки у окна, в закуточке напротив 24-ой аудитории, в полумраке, но света, пропущенного серыми облаками, угрюмым домом с розовым балконом напротив, и еще в довершенье ко всему жалюзи, вот этого света все же было достаточно, чтобы ненадолго созвониться даже с видеокамерой. Поговорили по скайпу, я специально для этого скачала приложение. Конечно, из одной страны в другую больше никак не позвонишь. Жаль, что мы так редко созваниваемся. Все больше списываемся. И до сих пор не знакомы в реальности, хотя Генрих и приезжал уже несколько раз в Питер. Только я узнавала об этом уже после его возвращения, в вк. Печаль от того что он был на тейсти и писал там, а меня там уже давно не было. Сейчас лучше. Сейчас он наконец-таки поддался уговорам и перебрался на саммер. Маленькие радости, составляющие большую жизнь. Интересно, появятся ли там когда-нибудь мои девочки, вернется ли когда-нибудь в полную силу Марс, будет ли саммер для меня когда-нибудь таким же живым, как был когда-то тейсти, или так и останется только местом, где я почему-то выкладываю свою бесконечную графоманию, но не маленьким уютным домом? С уходом с тейсти я потеряла это свой уютный дом в сети. Саммер хорош. Но пока что до сих пор не стал, нисколько даже не приблизился к тому, что значил для меня старый тейсти. Кажется, Генрих в порядке, полон планов и идей, я опять забываю считать, сколько мы уже знакомы. Без изображения почему-то его голос звучит совсем по-другому. Или просто это все было настолько давно. Время меня потеряло. Приятно было увидеть свое изображение в селфи камере, потому что утром меня подкрасила и уложила мама. Я снова рисовала что-то ручкой на листочках в клеточку во время пары Дежурова. В связи с темой о ясене Иггдрасиле на листочках появились любимые мной когда-то деревья. Когда я была маленькой и еще как-то пыталась рисовать, мне нравилось до бесконечности множить ветки, ветки, ветки, пока ими не заполнялся весь лист, мои деревья разрастались, и я прорисовывала их гораздо тщательней, чем другие. Леша хотел приехать на историю религий вместе со мной, тогда перерыв, вместо испанского, я бы, наверное, провела с ним. Но он проспал, к счастью. Отказывать сложно и совсем не хочется. Но двигаться, выходить из дома, видеться с людьми, все это тоже сложно. В субботу стрессом было просто выйти в магазин, стоять в очереди, смотреть, как бабушка долго копается в сумках в поисках таблеток и ножниц, от всего этого немного сжималась грудная клетка, от такой ерунды и мелочей. Но надо как-то перебарывать, как-то избавлять свою жизнь от такого сумасшедшего количества нервов. Мы проговорили с Генрихом около полутора часов, прерываясь из-за плохой связи, а потом я попрощалась с ним и пошла в консерваторию. Раз уж у меня в кармане лежали триста рублей, шило, требующее от меня уже который день, неделю, месяц, если не год, чтобы я вернулась в это прекрасное место, время, возможность зайти туда. Зашла и немного огорчилась, не увидев привычные подписи "вход бесплатный" под десятком или около того концертов в малом зале, как это было раньше. Зато, думаю, будут такие теперь в зале Мясковского, и уж по сто рублей так точно там постоянно концерты проходят. Их нужно только отслеживать. Все еще не теряю надежду после недавнего разговора с Ванечкой о том, что он будет меня туда как-нибудь звать\пропускать. Просмотрела, какие там концерты, и что-то екнуло внутри, когда я увидела "два рояля". Да, мы были на подобном с Димой, да, мы были накурены, и да, это было ужасно давно. В программе Прокофьев. Это определенно будет что-то стоящее. Билет на балкон, двести рублей в кассу и предчувствие чего-то очень хорошего. Среда уже совсем скоро, концерт уже послезавтра. Очень надеюсь, что все-таки пойду на него одна, выспавшаяся, и не буду засыпать.

У подземного перехода после пар нас ждала Анечка. Пока девочки молчали, я быстро высказала свои планы и спросила, не поедут ли они со мной на чистые пруды. Они согласились меня проводить, но в библиотеку не пошли. Мне очень не хотелось сразу же, только встретившись с родным гномиком, ее отпускать, и я была очень рада немного втроем с ними прогуляться. Было странно в метро, когда я, как обычно, все говорила, говорила, а они слушали. Почему-то меня переклинило на этом моменте и захотелось заткнуться. Хочу устроить совместные посиделки с чаем и просмотром чего-нибудь хорошего втроем, чтобы больше не было никого.

В библиотеке, среди всех этих стеллажей, спрятался уголок со сдвинутыми столиками и десятком стульев, которых быстро оказалось недостаточно. Там тоже был обожаемый мной полумрак, высокие и стройные, словно цапли, загнутые лампочки, вокруг стола уже сидели люди, а во главе стоял Леша. Мы не виделись полтора года, и он запомнился мне совсем другим. Как минимум не таким усатым-бородатым. Общее впечатление было больше и значительней, а сейчас я увидела, что у него точь в точь такое же телосложение, как у Лени: низкий, может, чуть ниже меня, худой, такой, что я его, кажется, сама с легкостью смогу поднять. Он сначала меня не узнал, спросил, на семинар ли я пришла, что-то еще, и только потом, узнал. Не удивительно, он меня тоже запомнил совсем другой. У меня больше нет дред, только короткая стрижка и косая анимешная челка. После расплетения рыжий цвет волос стал привлекать значительно больше внимания. Я была в красном вечернем платье, мама утром помогла мне выбрать одежду. В письме было написано "ждем вас в вечерних платьях и костюмах". Леша потом сказал, что это была шутка, а я не то чтобы приняла ее всерьез, я просто не задумалась. Я ведь так невнимательна. И мне хотелось выглядеть здорово. Даже, пожалуй, сногсшибательно. С маминой помощью, мне это удалось, комплиментов вчера было очень много. Начался семинар с представления по кругу. За столом оказалось около четырех студенток-филологов, считая меня (если меня можно считать), одна из которых, Аня, сидела напротив меня, и обменивалась со мной взглядами и улыбками весь семинар. Мне категорически не хотелось говорить, даже представляться, хотелось молчать и слушать, хотелось быть незаметной, но я все равно представилась слишком активно. Затыкайте мне рот, пожалуйста. Я не хочу больше быть такой яркой. Мне это больше не нравится. Не нравится такого рода внимание. Я кажусь себе слишком глупой, ужасным ребенком. К счастью, весь семинар я молчала, и только один раз раскрыла рот, и то сказала вполголоса, в основном Ане. Сначала было что-то вроде лекции от Леши. Имена, мотивы, эпохи, все то, в чем мне хочется ориентироваться, во всем этом ориентируется он. Словно профессор настоящий. А он ведь и ведет лекции. Мама говорит: "хорошо, что тебя привлекают умные мужчины", а я только думаю о том, насколько я глупая, необразованная, приземленная. Рядом с Лешей невозможно об этом не думать. Все, что он рассказывал, было интересно, а мне было все время стыдно, что я зеваю. Я не выспалась, а выглядело как неуважение или скука. Где-то с середины захотелось сбежать, стало тяжко от того, где я, что делаю. Зачем приехала, разве была обязана приезжать, разве не могла извиниться и отказаться? Откуда вдруг такая вежливость? Труд - выпихнуть себя из четырех стен куда-либо, сидеть так долго, быть не дома, я не знаю, как я выдержала вчерашний день. Это точно было непросто. Мы вышли, когда уже закрывалась библиотека. Я про себя подумала о том, какое счастье, что она закрывается в семь. Стало немного легче. Я не ушла, осталась, все-таки мы так давно не виделись с Лешей, было бы некрасиво просто уйти. Осталась компания человек семь, направившаяся в кафе. Аня сказала, что зайдет в магазин и потом вернется, я воспользовалась возможностью оторваться, отойти, сбежать, и пошла с ней. Она почему-то внимательно меня слушала, сочувствовала, чем-то заинтересовала меня. Хотелось, чтобы она тоже что-то рассказывала, но опять говорила только я. Почему каждый раз так получается, что мне хочется слушать, но я говорю и рассказываю сама? Уже вижу, отслеживаю за собой, но все равно не могу найти момента, чтобы спросить, не могу найти нужных вопросов, все кажется каким-то. Ммм. Кажется, что я лезу в чужую жизнь, на что не имею никакого права, что спрашивать неправильно, что если человек захочет, то расскажет сам. Надо, наверное, научиться задавать вопросы. Пришли условленную кафешку, а там никого нет. Я успела вздохнуть с облегчением, обрадоваться, что не нужно возвращаться к ним. Аня посетовала, что у нее Лешиного номера, но ведь у меня-то есть. Достала телефон, увидела от него пропущенный звонок, перезвонила, и мы пришли. В подвал, с приятной музыкой чуть громче, чем это необходимо, так что нужно было наклоняться, внимательно прислушиваться к тем, кто говорил тихо. Леша, бывший преподаватель из ИЖЛТ, его дочка психолог, я, Аня и еще две девушки. Сначала разговаривали только мужчины, и мне показалась странной вся ситуация. Они разговаривают только друг с другом, но как будто с учетом того, что их слушает столько девушек, и мне это показалось настолько глупым, почти тошнотворным, что снова захотелось встать и уйти, а не слушать. Потом разделились. Я говорила с Аней, преподавателем из ИЖЛТ и его дочкой, в основном об Израиле, об Эц-Хаиме, евреях, иврите, психологии, немного об ИЖЛТ, и по большей части все-таки слушала, чем говорила. И радовалась, что мне не нужно слишком много говорить. А Леша сидел рядом со мной и беседовал с остальными девушками. До тех пор пока на сцене не появились музыканты и не стали настраивать гитары. Все засобирались уходить, бежать от музыки. А ведь я бы послушала. Вышли, быстро остались вчетвером: я, Аня, Леша и беременная девушка. Леша хотел продолжить вечер где-нибудь еще, например, в пирогах, звал одну меня, остальные уходили, а я замешкалась в нерешительности. Да, мы давно не виделись. Остались вдвоем, пошли туда, куда он хотел, он выбрал столик, уговорил меня заказать что-нибудь поесть. В кафешке я ничего не заказывала, только наедалась специально купленными с этой мыслью крекерами, чтобы не ходить голодной, потому что после консерватории в кошельке остался гордый стольник. Скушала свой супчик, а Леша, как и хотел, пил алкоголь, свою голубую лагуну, а потом абсент. Начали с разговоров о литературе, продолжили чтением стихов, когда он достал книжечку с переводами Ольги Седаковой. Я читала Петрарку, перечитывала сонеты по три раза по его просьбе, по первому разу запиналась, неправильно ставила ударения и он меня поправлял. Было ужасно стыдно, но все-таки хотелось читать стихи самой. Нам принесли безе "от заведения в честь праздника", и Леша засмеялся, растерялся и покраснел. Судя по всему, он действительно забыл, что вчера было четырнадцатое февраля. А к тому моменту мы уже сидели в ресторане вдвоем за столиком и читали друг другу стихи. Мы много молчали. Я спрашивала, о чем он думает, он отвечал: "догадайся", а я напоминала, что не умею читать мысли. Несколько раз опять вспоминал про степного волка, и я сказала вслух, что хочу его перечитать. Предложил перечитать вместе. Он все предлагал делать вместе. Учить "четыре квартета" на спор, целиком, на английском, хотя я лишь предположила, что, возможно, выучу какой-нибудь отрывок. Объясняла, что учить нужно лишь то, что тебе самому близко и очень нравится. Вспоминал, как мы встретились первый раз, рассказал, что когда я прочитала "речь о пролитом молоке", подумал, что он не сумасшедший: учить такие огромные куски текста. Тогда я произвела на него впечатление этим, вчера - внешностью. Он смотрел на меня не мигая, и под этим взглядом я чувствовала себя немного некомфортно, потому что видела и понимала, что он означает. Думала, в небольшой панике: "перестаралась". Да, я хотела произвести впечатление, и да, именно на него, и ни на кого больше. Но. Не настолько. Он все время держал меня за руки, гладил предплечье, что мне казалось слишком интимным движением для обстоятельств, а руки мешали искать стихи и держать страницы. "Ты слишком торопишься, куда ты бежишь?" Да, мне всего двадцать, а ему двадцать девять. Но дело вовсе не в этом. А в чем-то внутри меня. Из-за чего я именно сейчас остыла. Остыла совсем. Мне было интересно общаться с Димой, и, думаю, все еще будет интересно с ним прогуляться, но мелочи оттолкнули меня, вроде неухоженных зубов, непродуманной стрижки и слишком большого напора. Я удалила его из группы. Мне хочется держать его на расстоянии. Ко мне приезжал Адельфос, но все уже не так. Было столько животной страсти, наслаждения, а меня отпустило. Он красивый и замечательный мальчик. И мне приятно находиться в его обществе, но хочется держать его на расстоянии. И Лешу мне тоже хочется держать на расстоянии. Он мне интересен сейчас больше, чем кто-либо другой, но я не хочу ничего телесного. Это кажется мне противоестественным, грубым, лишним, ненужным. Возможно, мне хочется платонических отношений, что странно и непонятно. Может быть, это изменится очень скоро. Но сейчас все во мне противится любым попыткам превратить романтику в телесность и пошлость. А вчерашний вечер был романтичным. Его попытки приземлиться были словно пощечины. Он спрашивал "а что дальше?" и говорил про возраст. Я отвечала, что рано. Рано, рано, рано, рано! Я хотела пообщаться с ним, погулять, послушать его, почитать с ним стихи, походить на его семинары, узнать его получше, а не говорить о том, "что дальше". Зачем, зачем, зачем все портить такими вопросами? Я вижу, что очень изменилась, что все мои мысли не похожи на те, что были раньше, будто думает кто-то совсем другой, и не знаю, изменения эти в лучшую ли сторону, или в худшую, но остается неизменным то, что я плыву по течению. Я дочь спонтанности. А сейчас примешено столько страхов. Говорю "все сложно". Повторяю. "У меня много тараканов". Он говорит о книжном, я - о мирском, рассказываю про крыш и крокодилов, про подруг. После всего возвышенного вечера мне кажется, что то, о чем я говорю, оно настолько другое. Но. Я шучу, много смеюсь и улыбаюсь. Пару раз он говорит, что я красивая. Несколько раз о том, что мне идет прическа и платье. Я снова улыбаюсь в ответ и благодарю. Я делаю то, что, как мне кажется, должна делать девушка. Внимательно его слушаю. Плохо помню, как и любую прочитанную книжку, степного волка, но говорю ему: "ты слишком серьезен, иногда нужно шутить, расслабляться, говорить обо всякой ерунде, ошибаться, смеяться над собой и над другими". Он ассоциирует себя с главным героем этой книжки очень сильно, и действительно на него похож, даже живет в похожих условиях. Живет в обнимку с книжками. Снова чувствую, как от меня чего-то ждут, что я как-то помогу, буду кем-то особенным. Вспоминаю нестареющего Достоевского. Я не хочу оправдывать ничьи надежды, я всего лишь я. "Ты показалась мне частью того мира, по которому я ностальгирую. Дочка художницы, внучка поэта". Но ведь я это только я, а не то, чья я дочка и внучка, верно? Наклон головы и вопрос "можно?", конечно, да, только волосы для этого должны быть почище. Молчание, я уплываю мыслями куда-то в свои тараканы. О том, как мне относиться к происходящему, что-то мелькает в голове, не успевая там задержаться. Звонит мама, обещаю до двенадцати вернуться домой, отчитываюсь: с кем, где. Чувствую себя совсем домашней. К одиннадцати начинаю говорить, что мне пора домой. Отвечает: "детское время еще", но у меня таблетки, у меня проблемы со сном, мне нельзя поздно ложиться. Мне обязательно нужно спать. Зовет меня поехать к нему. Отказываюсь, говорю, что мне нужен комфорт, а для этого мне нужно заранее знать, если я не собираюсь ночевать дома­. Все вранье и оправдания. Я просто не хочу ехать к нему, потому что интуитивно понимаю, какое у этого будет значение, если я поеду. Я совсем не хочу торопиться. Не хочу ничего резкого делать. Когда же я успела стать такой девочкой? Совсем ребенок, говорю, представь, я ведь и младше сильно, вот мне и надо домой. Улыбается в ответ, соглашается уходить, оплачивает счет.

0:58 - 1:49

Когда мы вышли на улицу, там был мой любимый вид снегопада, хлопьями. Я думала, что мы пойдем к метро, но сама там не ориентировалась, и положилась на Лешу. А он взял меня за руку и повел на набережную со словами "тебе двадцать, тебе понравится". Мы шли очень быстро, почти бежали, за руки, почти не разговаривали. Только неслись вдвоем под этим снегом, падавшим то ему на нос, то мне прямо на ресницы. Один раз нас остановили какие-то веселые парни с поздравлениями и просьбами "дать пять", на что Леша забурчал, что ненавидит Москву. Но "Зачем?" Уверена, что ему удалось сделать вечер и эту прогулку, подобную снежному вихрю, резкому порыву ветра, незабываемыми. Иногда я останавливалась, смотрела наверх, на полностью заполненное снегом воздушное пространство над нами, на снежные улицы и дома вокруг. Мои любимые. Хотелось остановиться и сфотографировать момент, но у меня сломана камера, и я смеялась над этим. На светофоре около Свято-Петровской гимназии, прямо последи дороги, он встретил знакомого и обменялся с ним парой полузагадочных фраз, и когда попрощался, мы все еще стояли там, и свет был уже красным. Мы понеслись вперед, почему-то, со странными криками-возгласами. А улицы ведь были совсем пустынными. Я все сжимала его руку, чувствовала дрожь, беспокоилась, что ему холодно, и на очередном светофоре не удержалась, обняла его. Хотелось как-то согреть его. Буркнул: "рано", перешли светофор, встали посреди моста, и он обнял меня снова. Тепло. Оно всегда просто тепло. Я поймала атмосферу, которую он хотел создать, но что-то было не так, я не была погружена в нее полностью. Мелькнула мысль, что я какая-то неправильная. Я думала. Я смотрела ему за плечо, на реку, и любовалась ей. Но что не так? Недостаточная включенность, неуместный взгляд как бы со стороны. Обнимать и думать: «надо бы насладиться моментом», вместо того чтобы наслаждаться им. Отрешенность, которой не должно быть в такие вечера. Единственное, во что я окуналась с головой, это снег. Говорила, как сильно люблю его и что не могу себе представить ничего прекраснее. Он сухо соглашался. Явно пытался и хотел поцеловать меня, но я отворачивалась. Если бы я поступила по-другому, то разрушилось бы и то волшебство, что я чувствовала внутри, оно бы тоже исчезло. Почему-то поцелуй показался чем-то слишком пошлым, а момент - романтичным. Не то, что хотелось мешать между собой. Снова моя инициатива, двигаться дальше, ведь он дрожит, замерз, нужно идти. Куда? К метро, конечно. Но он повел меня к иностранной библиотеке, оттуда мы снова бежали через дорогу, и не раз, все еще за руки, и в этом было что-то особенное. Мы почему-то смеялись, и я даже поймала себя на имитации его манеры речи, что странно и забавно, и внезапного, резкого и громкого смеха, обрывающегося так же непредсказуемо. Набережная, по которой мы уже однажды гуляли, тоннель, такой же пустой, стройный ряд словно в землю врезанных со всех сторон досок, Красная Площадь со стороны, закрытая, Храм Василия Блаженного, похожий на дракона. Регулярное "черт", остановка, хоть посреди лестницы, и снова объятия, снова очевидное желание поцеловать меня, снова этот взгляд. "Я передумала, пожалуйста, не провожай меня". Просто мы слишком долго гуляли, и мне хотелось оказаться одной. «Ничего не…» «Ничего личного, да?» «Ну… Что-то в этом роде». Дошли до театральной, на эскалаторе я позвонила и извинилась перед мамой. На часах без пяти двенадцать. Я похожа на золушку? Роется в кошельке, я останавливаю, убеждаю, что все со мной будет в порядке, доеду, обещаю отписаться по прибытии. Сажусь в вагон, он провожает немигающим взглядом отъезжающий поезд.

Я разулыбалась, отписалась девочкам, хотелось сразу и всем поделиться. Вышла из метро, насчитала полтинник мелочью и попыталась поймать такси. Все перерыто, пришлось пройти дальше. Я снова стала голосовать, спросила, довезут ли за сто пятьдесят рублей, уточнила еще раз. Меня стали спрашивать: откуда еду, куда, где мой кавалер. Ответила, что не совсем он мой кавалер. Ох. Странный, приятный разговор, в котором мне сказали, что по мне видно, что я необычная, не от мира сего (а ведь дред-то уже нет), что слышно поставленную речь, а еще, что я трогательно голосовала (насколько это вообще возможно?), и отказ принимать мелочь. В дом я залетела в прекрасном настроении.