Последняя отсрочка - зайти в туалет. Дальше справилась, все сделала как надо. Я молодец. Памперс надет, я курю очередную сигарету и чувствую полное моральное истощение. Восклицать в воздух "пожалуйста, спасите меня хоть кто-нибудь!" не имеет никакого смысла. Никто. Не. Спасет. Я не одна, у меня есть поддержка в виде пт, подруг, бл, мамы, чатов. Я могу помогать себе сама. Я учусь этому. Я научусь. Я очень блять надеюсь, что я этому научусь. Утешаю себя тем, что скоро все это закончится. Да, девочка, если сможешь и все ещё хочешь - валяй, теперь уже можно плакать. Вокруг никого нет, в колонках все тот же пост-рок, за стенкой кусок мяса, стареющего, местами гниющего, местами прогнившего, больного, умирающего мяса. И единственный способ не гнить с ним заодно, это эмоционально и физически изолировать себя от него. И скоро я это сделаю, правда сделаю, точно сделаю, это необходимо, это жизненно необходимо, а потому неизбежно. Я могу, у меня есть финансовая поддержка. Плачь, дура, сказала же, что можно! Давай, блядь, плачь! Сука, почему же ты всегда себя так держишь, ты же так сгниешь от сдерживаемых эмоций, копящихся внутри годами, сцепляющихся вместе в тяжёлый острый ком, камень в груди. Камень. В моей. Груди. Пожалуйста, не возвращайся. Я чувствую, что ты все ещё там, но таблетки успешно сглаживают твои острые края, и мне не так больно, и я могу дышать. Я не задыхаюсь от очередной панической атаки. Только руки трясутся и несутся безостановочно мысли, слова, слова, слова, им нет конца. Но мне надо как-то найти покой, что-то хотя бы как-то отдаленно напоминающее покой. Спасите! Заткнись, беспомощная тварь. Спасай. Себя. Сама. Вытаскивай за шкирку, бей, швыряй об стены, если это поможет тебе заплакать. Перестань так яростно и неистово бороться с собой, ты свой друг, идиотка, друг, понимаешь? С собой надо не бороться, себя надо, блять, любить, уважать, беречь. Черта с два я себя полюблю. Я ущербное уебище. Я ненавижу себя, всю себя, эти эмоции, эту грубость, эту неспособность помочь одному блять из самых близких мне людей. Почему, тварь, тебе требуется так много усилий, сигарет, уговоров, провокаций, тычков носом в дерьмо, чтобы встать и сделать то, что ты обязана сделать? Почему ты не робот, ты ведь говорила о себе как о супер блять непробиваемом роботе, ты была им, зачем ты сломалась, почему ты сломалась, помоги себе, наконец, такая, какая ты есть сейчас ты НИКОМУ НЕ СМОЖЕШЬ ПОМОЧЬ! Пойми! Лечись, дрянь, лечись, хватит ныть!

Как же много агрессии. И ненависти. И от констатации этой ещё больше ненависти. Пожалуйста. "Возьми себя в руки, дочь самурая", ты пела это в своей голове, когда шла к бабушке, будто на плаху шла, такая ты бесполезная. Хватит себя жалеть. Твое нытье никому не нужно. Твое нытье и тебе самой не нужно, оно само по себе сейчас только вредит тебе. Давай, бери ещё одну сигарету, проверь чаты и включай сериал, досматривай, ложись в кровать, следуй своему сценарию. Придет сон, глубокая ночь, таблетки, я смогу уснуть. Возможно, мне повезет, и сегодня ночь будет такой пустой и темной, к какой я привыкла, без снов. Без чертовых кошмаров, будто бы мне может присниться что-то иное. Все, хватит. Возьми сигарету. Молодец. Нет, вот теперь молодец. Прикури. Сходи на кухню поставить чайник. Молодец. Ты встала, дальше будет немного полегче. Уходи отсюда, хватит. Сегодня - точно хватит.

Все повторяется. Бабушка снова не может встать, прямо как… сколько… пять лет назад уже. Все то же самое, только теперь я не могу просто встать, позвать маму, переложить эту задачу на нее и спокойно лечь спать. Мама в Израиле, и на три недели обязанность надевать бабушке ночной памперс и возить ее перед этим в туалет легла на меня. Сегодня, когда я привезла ее в комнату, она сказала, что вот, мы ведь три недели видимся каждый вечер, и я ни разу не поговорила с ней. Да, я не хочу с тобой общаться. Попытка объяснить, почему это так и почему я не могу ей доверять, кончилась тем, что она несколько раз меня перебила и сказала что-то настолько больное, что я развернулась и ушла в мамину комнату, курить. Даже не удивлена, что не помню, что конкретно она мне сказала, очень уж это простой для понимания механизм - вычеркивать из памяти то, что задевает особенно остро. Мне больно в этой ситуации. Бабушке, вероятно, тоже больно, но я ничего не могу с этим сделать. Я просто продолжила смотреть, игнорируя два или три крика - она звала меня, игнорируя стук в стену и звонки. Просто офф звук. Я поймала себя на мысли о том, что это не для того, чтобы она поняла, что эти разговоры бесполезны, слушалась и быстрее вставала. Нет. Я просто искала в себе какие-то силы на то, чтобы вернуться к ней. Не то чтобы это было просто, но где-то спустя минут двадцать я справилась. Пришла к ней, а она рассказала, что встала к подоконнику, чуть не упала и села на кровать. И теперь не может встать и пересесть на кресло, что пыталась, но не получается. Просила поддержать ее за локоть. Но я ответила, что ей надо справиться с этим самой. Это слишком остро все. Будто меня ухнули на пять лет назад, и я снова та самая беспомощная девочка с острым чувством вины, провоцирующим первую в жизни прическу атаку. Впоследствии я ещё много раз с ней встречалась, но больше в связи с каким-то романтическими отношениями, а первая была из-за неспособности помочь больной бабушке. Она там с кем-то говорит по телефону. Наверняка жалуется на меня. А я ведь попыталась, я начала говорить о том, как обстоят дела, я была готова вывернуть душу наизнанку, рассказывая о том, как я все это ощущаю. Каким тяжёлым бременем она висит все эти б бесконечные семнадцать лет на маме, как это на ней сказывается, как остро я ощущаю тяжесть, которую добровольно несёт мать, как мне тяжело было и остаётся все эти годы разделять с матерью эту ношу, может быть, смогла бы даже выговорить о том, насколько нездоровая, болезненная обстановка царит в этом доме. Но бабушка, хах, она стала перебивать меня. Я говорю, как тяжело, имея в виду маму и себя, а она перебивает - да, очень тяжело, мне очень тяжело. Она ничего не слышит, кроме себя. Это бесполезно. Она и не услышит. Она задаёт десятки вопросов, но никогда не хочет слушать, только говорить. А все, что я могу сказать и сделать, наверняка будет использовано против меня. И пересказано всем подругам, общине, моему крестному - моему бывшему духовнику.

Мне позвонил дядя. Мой бесполезный дядя, любимый сыночек бабушки. Значит, ему она и звонила. Спрашивал, надо ли ему брать такси и приезжать, или мы можем справиться сами. Что бабушка плохо себя чувствует сейчас. Напоминаю, что она всегда себя плохо чувствует. Рассказывает, что последнее время ей хуже и хуже, как будто я этого не знаю и не вижу. Да, она, возможно, скоро сляжет, да, это, возможно, случится сегодня, прямо сейчас, озвучиваю мысли вслух. Но своим приездом Ваня ничего не изменит, только мои и свои нервы трепать будет, потратит время и деньги. Ты уже достаточно потрепал мне нервы, когда жил здесь, говорю, не надо больше этого делать. Если я пойму, что нужна помощь, я тебя позову. Почему я должна объяснять подобные вещи великовозрастному мужику, теоретически являющемуся моим "близким" родственником? Говорит, что поддерживал ее под локоть, и она вставала, что ей надо раскачаться. Нет, Вань, ей просто нужно внимание, чтобы ей помогали везде и во всем, потому что она не может справиться со своими страхами - думаю, но говорю лишь о том, что она либо может встать, либо не может. Третьего нет. Два часа ночи, а мама все ещё без памперса, напоминает Ваня. Сделай это. Хуйню не говори. Бросает трубку. Указывать, что мне делать - чересчур. Господи, дай мне сил не сойти с ума окончательно с этой семейкой. Выкурю ещё одну и попробую ещё раз зайти к бабушке. Господи, пожалуйста, если ты хоть как-то меня слышишь, пусть все обойдется, пусть сегодня бабушка всё-таки сможет, пожалуйста. Я совсем скоро съеду, я во всю ищу квартиры, сегодня я в сумме потратила на это около пяти часов. Только не тогда, когда я одна дома, и кроме меня здесь никого нет. Пожалуйста. Я не хочу нести это бремя. Я никогда не соглашалась на это. Пожалуйста, я с чувством вины за то, что она перестала ходить, живу, и это порождает меня убивать. Пожалуйста, мне очень страшно, что на меня ляжет новое бремя - вины за то, что она перестанет вставать. Господи, у меня и так очень много страхов. Пожалуйста, подожди ещё немного. Пожалуйста, я не готова к этому. Я не готова. Я хочу сбежать. Если бы я могла сбежать из этой чертовой жизни, когда она поворачивается ко мне такой задницей. Если бы это было хоть сколько-нибудь смешно. Просто, пожалуйста, пусть как-нибудь сегодня все разрешится. Пожалуйста. Умоляю.

Девочка, а ты будь сильнее, не реви. Тебе никогда нельзя быть слабой - вот, смотри, как ты до этого дошла. Сегодня тебе действительно нельзя быть слабой. И нельзя быть ребенком. И нельзя быть безответственной. Моя голова это тюрьма, это клетка, это прутья из тяжёлых рифов гитары, они вибрацией текут из пост-рок композиций, вливаются из колонок в стол, дальше, в пол, и через ноги проникает во все мое тело. Не плачь. Нельзя. Нельзя. Нельзя. Покури, возьми себя в руки, возьми в руки бабушку, будь лапочкой, подставь локоток, слушай и молчи, не в тряпочку, а в себя молчи, выплескивать вовне свое молчание - непозволительная роскошь для тебя. Возьми в руки сигарету. Молодец. Прикури. Молодец. Можешь подумать о том, как сегодня дошла до парка горького, играла в настольный теннис с незнакомыми людьми, и Мильта позвонил из психушки, и пятнадцать минут из своего крайне ограниченного времени потратил на разговор со мной. Думай об этом, если тебя это отвлечет. Будь готова прервать поток текста не позже, чем закончится сигарета. Ты в себе и все в тебе. Все будет хорошо, даже если ты в это совсем не веришь. Не думай так много, эти нескончаемые буковки нужны только тебе, и никому больше. "Возьми себя в руки, дочь самурая" было недавно в каком-то из каналов. Все, хватит, стоп. Когда закончится сигарета ты встанешь и сделаешь все как надо. И все будет хорошо. Господь тебя услышит, бабушка сможет встать, Ваня не приедет, я досмотрю серию и лягу спать с яойной мангой или книгой Арнхильд Лаувенг в обнимку. Сигарета заканчивается. Пора.